Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]
Звякнул телефон. Робот Мёбиус загробно, откликнулся. Я ринулся в прихожую, с жаром думая, что звонит Светлана Петровна — отошла и возжелала отомстить обидчику. Но это был Мишка Зеф. Он снисходительно-весело поздравил меня с моральной победой над Спинстой и велел так держать. Я буркнул «брось ты», опустил трубку и переключил тумблер на «out» [4].
— Забор? — спросил Авга.
— Зеф, — сказал я и передал разговор.
— Харю надо бить за такие поздравления! — зло выговорил Шулин, отодвигая пустую тарелку, — Победа!.. Ты ведь не завтра собираешься бросать школу. Восьмой-то все равно надо дотягивать, тем более, что осталось с гулькин нос.
— Конечно.
— Ну и вот! Поэтому тебе надо исправлять двойку, а теперь попробуй исправь!
— Ты думаешь, она слышала, как я обозвал ее?
— Еще бы! Я вон где сижу и то слышал!
— Черт!.. Да еще беременна!
— Двойки ставить они не беременны. — Проворчал Авга, принимаясь за чай.
Некоторое время раздавалось только наше швырканье. Шулин щурился от чайных паров и шевелил бровями. Я думал о том, как, действительно, встречу Светлану Петровну. Даже если я сегодня все вызубрю, что очень сомнительно, то и это не спасет меня от стыда.
Шлепками по дну стакана Авга выгнал в рот ягоды смородинного варенья, цыкнул и сказал:
— И все-таки, Эп, я не пойму.
— Чего?
— Мать у тебя врач, отец инженер, вон какая шишка. Все у вас есть. Учись да поплевывай в Потолок, а ты — куда-то вбок, как этот… — У Шулина было универсальное сравнение — как этот, а как кто — домысливай. — У меня ни фига нет, а я жму! На меня и батя с колуном кидался, кричал, что сено косить некому, и дядька сейчас пилит, мол, куда я, бестолочь, лезу, а я лезу!.. Нет, Эп, я не хвастаю, а рассуждаю!.. Ты вот хихикаешь и называешь меня Графом, а будь сейчас старое время, дореволюционное, графом был бы ты! И без хиханек! Ездил бы к нам в Черемшанку охотиться, а я бы, мужичишко, на тебя зайцев выгонял — мол, стреляйте, вашесгво!
Я усмехнулся:
— Пострелять я бы не против! А вот насчет моего графства ты, Авгунек, маленько загнул. Один мой дед батрачил в деревне, а второй вкалывал на каком-то паршивом заводике, так что суди, какой бы из меня граф получился!
— По дедам нечего судить. Теперь надо судить по отцам, — возразил Шулин и, задумчиво повертев стакан и лизнув сладкий край, добавил: — А вообще-то, сейчас и по отцам много не насудишь. Возьми вон моего!.. Только по себе!..
Я чувствовал, что Авга развивает не сиюминутно возникающие мысли, а давно его тревожащие и, может быть, кем-то даже подсказанные, но все равно, вот так рассуждающий Авга был для меня новостью, и я спросил:
— Если по себе, тогда при чем тут революция?
— При том, что все началось там. А вот теперь мы зависим только от самих себя… И у тебя, например, все данные для графа! — заключил он.
— А у тебя?
— Я пока не разобрался в своих данных, но постараюсь быть и мужиком, и графом.
— Ишь ты!.. Ну, во-первых, признаюсь, если уж на то пошло, то я еще ничего не решил, кроме ухода из школы, — раз! Во-вторых… во-вторых пропущу, а в-третьих, самое интересное, что именно таких рассуждений я и жду от родителей!
— А разве они еще не знают?
— Нет.
— А Забор?
— При чем тут Забор?.. Ты первый!
— Ах, во-он как! — воскликнул Авга. — Значит, слепой в баню торопится, а баня и не топится!
— Растоплю! Сегодня хотел, да не выйдет, — сказал я, вспомнив семейные неприятности.
— А что во-вторых? — спросил Шулин.
— Во-вторых, ты Спиноза!
— Кто?
— Философ!
— А что, неправильно рассуждаю? — возмутился Шулин. — Вот ты мечешься, а я жизнь свою уже до половины рассчитал! Да-да!.. Удрать из деревни — раз! Удрал. Закончить десятилетку в городе — два! Заканчиваю! Поступить на охотоведа или на геолога — три! И поступлю — кровь из носа! Пусть тятьки и дядьки с колунами бегают и шумят — я вылезу!
— Молодец!
— А чего улыбаешься?
— Да так.
Авге нравилось говорить, что он удрал из деревни. Но ведь удрать, значит, от плохого и без оглядки, а Шулин, по-моему, спит и во сне видит свою Черемшанку. И чуть в разговоре коснешься деревни, он вздрагивает, как стрелка компаса близ магнита. Как-то мы ходили на почту за его посылкой, так Авга раз пять подносил ее к носу и затяжно принюхивался — родные запахи. Так что едва ли это сладкое бегство.
И я спросил:
— А не зря ли ты удрал?
— Не зря. Для меня попасть в институт — это все равно что на луну, — пояснил Шулин. — Стартовать из деревни пороху не хватит, да и притяжение там здоровое. А город вроде промежуточной станции: заправлюсь — и дальше. Вот я и заправляюсь сейчас. Нет, Эп, расчет верный!
— Ну, Циолковский!
— Только так!
— А ведь и у меня кое-какие расчеты своего будущего есть, — скромно проговорил я.
— Да уж поди! Голова-то у тебя — дай бог! — важно согласился Шулин, нажал кнопку на косяке, и за стеной, в моей комнате, зажужжал зуммер — так мама вызывала меня на кухню. — Видишь?.. Чудо-юдо, рыба-кит! А ты бзыкаешь!.. Вот это мне и непонятно. Не-ет, я не отговариваю, я так… сравниваю.
Телефон опять дзинькнул. Мёбиус ответил, что дома никого нет, а я, спохватившись, что это же отец может звонить за чем-нибудь срочным и важным, выскочил и перещелкнул тумблер на «in»[5].
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Васька Забровский все же позвонил, около пяти.
— Эп?.. Как дела?
— По последнему слову техники!
— То есть?
— Да вот оделся, иду к Светлане Петровне извиняться Одобряешь, комсорг?
— А ты без одобрения иди.
— Ну, и пошел.
— Ну, и ступай. Помнишь, где она живет?
— Помню.
— Ну, привет.
— А чего звонил?
— Да так.
— Ну, привет!
Хитер Забор — так! Так, по словам Шулина, и чирей не садится. Хотел ведь взять меня за жабры!.. Наш комсорг был хорош тем, что никогда не поднимал паники, как дура Пичкова из восьмого «а». Он просто появлялся в нужный момент, внедрял в тебя свой магический взгляд и спрашивал, что ты теперь намерен делать. Если ты не знал, он советовал и — безошибочно!
А я, действительно, стоял одетый и, действительно, собирался идти к Светлане Петровне извиняться. Нет, не ради будущей пользы, не ради исправления двоек по английскому, на что намекал Авга, а для того, чтобы снять с нашей общей семейной души, которая вдруг попала в тиски, лишний грех и чтобы снять лишнюю тяжесть с души Светланы Петровны.
Я собирался к учительнице, как в церковь.
Светлана Петровна жила за парком культуры, в нескольких остановках. Если соединить ее дом, школу и мой дом, то получится равносторонний треугольник. Как это ни странно, но класса до шестого учителя казались мне почти роботами — я не видел, чтобы они ели, пили, приходили в школу, уходили из школы, они вроде были такими же школьными принадлежностями, как доски, парты и столы. Помню, как я однажды удивился, застав в буфете жующего бутерброд физрука. Это было прямо открытие! Дальше — больше. Весной прошлого года кто-то из девчонок пустил слух, что нашу англичанку встречает после уроков у ворот симпатичный офицер. Мы возмутились и решили отпугнуть этого офицеришку. И вот стаей человек в пятнадцать, выждав момент, мы двинулись следом за парочкой. Мы кричали, свистели, хохотали. Мы рассчитывали, что при виде такой банды офицер бросит Светлану Петровну и удерет, но он только с улыбкой оглядывался. У деревянного двухэтажного дома за парком культуры они простились. Светлана Петровна исчезла в подъезде, офицер сделал нам ручкой и ушел. На второй день маневр повторили, но на полпути офицер выпустил вдруг локоть Светланы Петровны и стремительно направился к нам. Мы опешили, потом с криками прыснули кто куда. На этом преследования оборвали, но на Спинету разозлились за предательство и из протеста наполучали кучу двоек. Светлана Петровна испугалась, срочно вышла замуж за этого офицера, и мы потихоньку успокоились.
До парка культуры я доехал трамваем, а там пятиминутная ходьба, поворот и — вот он, тот двухэтажный деревянный дом, возле которого Светлана Петровна и офицер прощались. А может быть, она после свадьбы перебралась куда-нибудь? Хоть бы перебралась! Или хоть бы дома никого не оказалось! Несмотря на всю решимость, с какой я шел, мне было неловко и стыдно. Впереди на снегу я заметил синий конфетный фантик и загадал, что если попаду на него ногой, нарочно не подстраивая шагов, то все будет хорошо. И попал! Но тут же усмехнулся, разоблачив свое гадание, — ноги ведь сами подстроились. Произошла мгновенная реакция: глаза увидели, мозг рассчитал и дал команду ногам — попасть. И те попали. Человек — еще тот ли компьютер! И если уж гадать, то на чем-то от тебя не зависящем.
И вот номер дома поразил меня — 81, как у моего бочонка-талисмана. Это уже ничем не объяснялось! Как сказал один математик, если дважды два пять, то существуют ведьмы. Мне стало как-то не по себе от этого внезапного совпадения, и я чуть не прошел мимо, чтобы немножко поразмыслить, но ноги сами свернули к подъезду.
